Трубадур и Принцесса: интервью с Олегом Митяевым и Мариной Есипенко

— Несмотря на карантин, этим летом состоялся традиционный бардовский Грушинский фестиваль — правда, в новом формате: по интернету. Каково это — проводить фестиваль авторской песни «на удаленке»? Ведь бардовская эстетика по умолчанию предполагает тесный контакт исполнителя со слушателем. Наверное, без реальной аудитории как-то непривычно…

— Само собой. Но что уж тут поделаешь — пришлось приспосабливаться к суровым реалиям. Хорошо, что хоть в таком формате фестиваль жив. Люди все равно встретились, пообщались — пусть и в виртуальном пространстве.

Но свои плюсы при желании тоже всегда можно найти. Не было бы счастья, как говорится. Ведь у нас благодаря онлайн-технологиям существенно расширилась аудитория: зрителями и непосредственными участниками фестиваля смогли стать не только те, кто в конкретный момент оказался в нужном месте, но и жители самых разных стран — Америка, Германия, Израиль…

Опять же упростилась процедура прослушиваний начинающих исполнителей. К сожалению, мы пока не успели организовать творческие мастерские, но, надеюсь, с помощью Института русского языка имени Пушкина, с которым недавно подружились, в течение года наладим и этот процесс. Такие мастерские очень важны для фестивалей — чтобы посидеть, поговорить, обменяться мнениями. Что это собой представляет и как выглядит на практике? Ну, например, вывешивает Александр Городницкий или, допустим, Александр Мирзаян листочек, и все желающие могут записаться к ним на семинары.

— Как вы оцениваете «молодую поросль»? В каком направлении развивается авторская песня?

— Среди молодой поросли, как вы говорите, предостаточно талантливейших исполнителей — так всегда было и, надеюсь, будет. Здесь мало что изменилось. Другое дело, на данный момент авторская песня никак не развивается. Потому, что не имеет никакой господдержки. Ни по одному телеканалу, за редчайшими исключениями, никакой авторской песни мы не видим и не слышим. Сложилась парадоксальная картина: если в песне появляется хоть какая-то мысль, то от этого самой же песне и хуже. Поскольку у нас нет аудитории, которая своими деньгами проголосовала бы за такие композиции. Она скорее проголосует за расчлененку, обнаженку, а также за артистов, имена которых всем известны, но произносить их вслух даже не хочется. Именно поэтому авторская песня, да и поэзия в целом никому не интересны.

Мы, по мере скромных сил, стараемся не дать бардовскому движению зачахнуть. Вскапываем свою скромную грядочку на этом поле, в Фонде Олега Митяева занимаемся детьми, до которых никому нет дела. У нас есть свой конкурс, проводим фестивали, организовываем мастерские, работает студия документального кино. Но все это происходит на общественных началах и держится на голом энтузиазме.

— Авторская песня никогда не была мейнстримовым явлением. Тем не менее, в свое время ведь прогремели на всю страну авторы и исполнители — вы в том числе. Куда все исчезло-то?

— Да, был период в 1960–1980-е годы, когда это было модно. Но сейчас все, увы, капитализировалось, и авторская песня в новую, безжалостно материалистичную действительность не вписывается. Бежать впереди паровоза — проводить фестивали, поддерживать молодые таланты — дело благородное, но неблагодарное. Поскольку заправилам бизнеса куда проще стричь купоны с каких-то гопнических песенок, нежели вложиться в бардовскую культуру или достойно провести юбилей Александра Сергеевича Пушкина.

— Когда-то в интервью нашему изданию вы сказали буквально следующее: «Я всегда мечтал писать в стиле шансон. Настоящий французский шансон, представляющий собой небольшие музыкальные новеллы, мне очень симпатичен. Но сегодня термин «шансон», к сожалению, ассоциируется прежде всего с быдляком и тюрьмой. Такое красивое слово испортили, сволочи»… В связи с этим, подозреваю, шоу «Три аккорда» вас изрядно раздражает.

— Вы знаете, уже нет. Как замечательно сказал Эльдар Рязанов в последний год своей жизни: «Я ухожу во внутреннюю эмиграцию». На что я ему ответил: «Эльдар Александрович, я с вами». Размениваться на подобного рода проявления «культуры», тратить впустую энергию и силы, тем самым невольно травмируя собственную нервную систему, больше не хочу. Слава Богу, мне никто не запрещает писать песни и заниматься детьми в нашем фонде и в ассоциации «Все настоящее — детям», деятельность которой охватывает уже около семидесяти городов.

— Не исключаю, что период вынужденной изоляции предоставил вам больше свободного времени для сочинения новых вещей. Может быть, и свежий альбом не за горами?

— Песни пишутся постоянно, и в этом смысле пандемия практически не внесла корректив в мою жизнь. Я скорее открыл для себя другое удовольствие: не думать о планах на будущее. И из этого иногда что-то даже получается. Видите ли, мы так долго готовились жить, что от этой гонки за будущим порядком подустали. Сейчас уже можно не строить глобальных перспектив, а просто спокойно почитать, например, Бунина. К счастью, я занятой человек, и на мне печальная вирусная ситуация не сильно отразилась. А вот музыкантам, артистам, конечно же, без работы туго приходится. Что же до нового альбома… Да, мысли такие есть, но не хочется ставить перед собой определенных сроков. Как только ты начинаешь сковывать себя временными рамками, жизнь превращается в обязаловку. А это напрягает.

— Вы на профессиональной сцене уже более сорока лет. Написали не одну сотню песен. Если бы задались целью составить свой личный «The Very Best of Олег Митяев», насколько бы он совпал с предпочтениями ваших поклонников?

— Конечно, прямого попадания «в яблочко» никто никогда не гарантирует, и никаких рецептов, если речь идет о сочинительстве, не существует. Наверное, кому-то наверху надо сказать спасибо за то, что мне было доверено написать несколько неплохих песен. А как именно я их сочинил — для меня по сей день остается загадкой. Кстати, единственный случай, когда я старался предугадать реакцию публики на собственное произведение, был связан с песней «Как здорово». Ее я написал специально для Ильменского фестиваля и действительно переживал, думал: а как ее воспримут? В остальных же случаях все происходило по наитию, никто не делал никаких специальных заказов — что лежало у меня на душе, тем и делился с окружающими.

Предвидеть успех композиции, сделать так, чтобы она стала — в хорошем смысле слова — ширпотребом, сложно. Тут уместно вспомнить высказывание Михаила Жванецкого: «Бывало, сидишь, пишешь-пишешь, чувствуешь — фигня какая-то. Значит — хит»… А если что меня и разочаровывает по-настоящему, то это не реакция аудитории, а то, что аудиторию как таковую, в широком смысле слова, мы потеряли. Сейчас — уж простите, что я опять о наболевшем, — воспитывается не образованная интеллигентная аудитория, а потребители шняги, которая низвергается на нас буквально отовсюду. Я говорю опять же о мысли, о красоте русского слова, которую мы утрачиваем. Ведь безобидная классическая музыка, что иногда звучит на телеканале «Культура», идет без слов. А поэзией там и не пахнет. Не хотелось бы выглядеть угрюмым пессимистом, но ощущение того, что мы постепенно, но неуклонно обыдляем нацию, меня не покидает. Причем вполне осознанно, чему я раньше упорно отказывался верить. Но пусть мне кто-нибудь докажет обратное.

— Знаю, вы неравнодушны к вопросам, — а точнее, даже проблемам — образования. В текущем году многие экзамены сдавались и принимались в режиме онлайн. Понятно, что все это не от хорошей жизни. Но как, по вашему мнению, этот опыт скажется на том, какого студента страна получит осенью?

— Мне кажется, что связанные с пандемией экзамены онлайн — ситуация исключительная. Не думаю, что она уж очень сильно на что-то повлияет. Куда более мощные процессы, которые несут всех нас неизвестно в каком направлении, коренятся в простых вещах. Мы даже иногда выпиваем за приостановление научно-технического прогресса. Ведь если сделать шаг назад и пересмотреть фильм «Доживем до понедельника», то мы увидим: вот он, настоящий учитель, на которого мы должны равняться. Мне кажется, наша первостепенная задача на сегодняшний день — это воспитание воспитателя. А эта сфера жизни находится у нас на черт его знает каком месте. Замки, коды, шифры, пароли… Одни думают о том, как бы своровать, а другие — как бы от этого оградить. Вместо того, чтобы воспитать человека, которому подобная схема просто в голову не придет.

— Каково двум народным артистам Российской Федерации — Олегу Митяеву и Марине Есипенко — уживаться под одной крышей?

— Возможно, вы будете удивлены, но народные артисты — такие же люди, как и все. Поэтому ничего необычного и нового и придумать-то нельзя.

МАРИНА ЕСИПЕНКО: «САМОИЗОЛЯЦИЯ ПОКАЗАЛА СТРЕМЛЕНИЕ НАШЕГО НАРОДА К ДОБРОМУ И ВЕЧНОМУ»

— Как театр, в котором вы трудитесь уже тридцать лет, переживал трудные времена? И вы лично? «Так же, как все, как все…», если процитировать песенку Аллы Пугачевой?

— Именно. Театр в режиме онлайн транслировал спектакли, правда, в основном старые записи. Зрители постоянно писали, что соскучились, ждут встречи с любимыми актерами. И в связи с этим молодые артисты нашего театра придумали любопытную форму общения: через Instagram устраивать двухчасовые беседы артистов с поклонниками… В августе мы уже начали полноценные репетиции спектакля «Соломенная шляпка» в постановке Михаила Цитриняка. Костюмы шьются, музыка пишется — словом, работа идет. Премьера запланирована на октябрь — дай Бог, чтобы все это свершилось. Что касается личного опыта — ситуация с коронавирусом многих заставила по-новому расставить приоритеты. Когда ты не мог отходить от дома дальше чем на сто метров, то невольно приходил к выводу: а ведь и от этого можно отказаться, да и без этого вполне способен жить. Да, с одной стороны, возник некий аскетизм, но с другой — многие осознали и прочувствовали роскошь общения с близкими людьми. Поняли: вот оно, самое главное, а без ряда вещей и действий, к которым, казалось бы, успел привыкнуть, можно и обойтись. Что-то «благодаря» эпидемии обнаружило свою суетность и сиюминутность.

Думаю, в определенной степени изменения в наших головах коснутся и театра. Речь о возвращении ценностей, которые постепенно утрачиваются. Ведь мы — поэты, писатели, художники, артисты — властители дум, как бы высокопарно это ни прозвучало. И наше основное предназначение — сеять разумное, доброе, вечное, что, надеюсь, вновь выйдет на передний план: в кино, театре, на телевидении. Причем с утроенной силой. Ведь самоизоляция только показала стремление нашего народа к доброму и вечному: недаром в этот период количество поставляемого безмозглого «телемыла» заметно снизилось, уступив законную территорию замечательным старым фильмам и архивным передачам. Уверена, театр на острый социальный запрос на высокую культуру отреагирует незамедлительно.

Ошибочно ведь полагать, что зритель прет на скандал и «хавает» все, что угодно. Нет, наш зритель, в основе своей, — умный и чуткий. Просто задача театра — показывать свет в конце тоннеля, мягко намекая: жизнь за пределами твоего узкого мирка не так уж плоха. А грусть… Конечно же, она есть, но пусть она будет светлая.

— А этот умный, чуткий театральный зритель — какой он сегодня?

— Вы знаете, когда выходишь на сцену, то особо в лица людей не вглядываешься. Это вовсе не значит, что выстраивается некая стена между сценическим действом и зрительным залом. В особенности, когда происходят какие-то мизансцены, читаешь монолог или находишься близко к зрителю — конечно же, невольно подглядываешь, видишь его глаза. И в эти самые моменты понимаешь, что в театр (по крайней мере наш, Вахтанговский) приходят люди самых разных возрастов и социальных категорий.

— Вам посчастливилось работать на одной сцене с такими мэтрами, как Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Людмила Максакова… Кем они являются для вас?

— Начатое вами перечисление корифеев и мастеров, с которыми мне довелось столкнуться на сцене и в жизни, можно продолжать долго. И это действительно, как вы верно заметили, абсолютное счастье. Даже полунамека на какой-нибудь негатив, связанный с этими выдающимися личностями, припомнить не могу. Абсолютно достойные и замечательные люди — во всех отношениях.

Мне очень повезло. Когда я только пришла в театр, меня сразу начали вводить на главные роли. А театр Вахтангова тем и славится, что дает каждому новичку шанс проявить себя в полной мере. Ну а дальше уже слово (и дело!) за тобой. Справился — считай, что вытянул призовой билет, сорвал банк. В случае неуспеха тебе, возможно, еще раз предоставят возможность, что называется, отличиться. Если и здесь постигнет неудача — что ж, будешь на вторых ролях, по крайней мере какое-то время.

Так вот, повторюсь, мне повезло, я справилась. Главная роль Ольги в спектакле «Кабанчик» (где моими партнерами по сцене были Александр Филиппенко и Сергей Маковецкий) удалась, после чего мне сразу же предложили роль в постановке «Стакан воды». А там, на минуточку, были задействованы такие корифеи, как Юрий Яковлев, Людмила Максакова, Юлия Борисова, Юрий Волынцев… Крайне непросто не ударить в грязь лицом на таком звездном фоне, согласитесь. Но с помощью этих прекрасных людей, которые подбадривали и поддерживали меня, справилась. Человечища с большой буквы — иначе и не скажешь. Помощь, уважение со стороны больших мастеров на первых порах, а также сопричастность и искреннее желание, чтобы у меня все получилось, — все это сыграло не последнюю роль в том, что я состоялась как актриса.

— Где пролегает едва уловимая для среднестатистического зрителя и, наверное, очевидная для профессионала грань между ремесленничеством и творчеством?

— Я склоняюсь к тому, что творчество — в известном смысле эфемерное понятие. Хороший ремесленник — это артист среднего, впрочем весьма достойного, уровня. А творец — это некто рангом повыше. Но потому и четкое определение слову «творец» дать довольно сложно. Наверное, наивысший комплимент для любого артиста — слышать: «Я не понимаю, как ты это делаешь».

Когда слушателю, зрителю или читателю непонятно, из каких «узоров» получается красивая «ткань», — вот это, пожалуй, и называется творчеством. Я, например, читая любимых поэтов, каждый раз, впитывая давно уже, казалось бы, знакомые изумительные строчки, задаюсь вопросом: «Ну как ты сумел это написать? Откуда в твоей голове возник такой дивный образ?» И не нахожу ответа… Очевидно, это приходит свыше. И именно оно именуется вдохновением.

— Что в работе артиста наиболее привлекательное, а что, напротив, — самое неприглядное?

— Когда ты уже вкусил сладких плодов своего пребывания на сцене, и с ней у тебя сложились «любовные отношения», то как результат — появление прекрасного «ребенка». Говоря менее высокопарным языком: ты играешь роль в спектакле, чувствуешь, что у тебя все получается, сцена буквально резонирует на каждое твое движение, жест или реплику, а зал находится с тобой на одной волне, отвечая пониманием и благодарностью, — это, наверное, и есть высший актерский кайф. Ведь сцена — как наркотик, без которого ты просто не можешь существовать.

Что касается минусов… А они напрямую вытекают из плюсов. Для артиста нет суровее наказания, чем невостребованность. Ему необходимо постоянное внимание, и когда он его недополучает, то начинает чахнуть. Конечно, можно переключиться: начать рисовать, вышивать, пилить, с головой уйти в сад-огород, в конце концов. Но если артисту этого достаточно, если он в состоянии с легкостью переключиться на что-то иное, лишив себя кайфа общения со сценой и с аудиторией, то, возможно, он не совсем и артист?