Шансонье Олег Митяев: «Уж лучше бард, чем звезда шансона»
Интервью журнала «Эхо планеты» 29 августа 2011 г.
— Олег, на данный момент вы, пожалуй, самый известный российский шансонье. Как вы оцениваете состояние этого жанра у нас в стране? И согласны ли с тем мнением, что шансон сейчас претерпевает качественные изменения, тяготея к большой эстраде? Не случайно же Елена Ваенга или Стас Михайлов, как бы их ни критиковали, собирают Кремлевский дворец…
— Я бы поосторожнее обходился со словом «шансон». Откуда он у нас возьмется? Мы же не во Франции живем. Что такое шансон в России? Если останавливать людей на улице и спрашивать, то, наверное, девять из десяти скажут, что это «блатняк». На этом российском шансоне что-то действительно меняется, но пройдет еще очень много времени, пока публика перестанет его ассоциировать с тюрьмой. Меня как-то изначально приписали к авторской песне. Сперва я открещивался, мне даже не нравилось слово «бард», но потом решил: уж лучше бард, чем звезда шансона!
Но суть у песни не меняется от того, к какому жанру ее причислят. Зритель просто чувствует, когда у тебя есть поэзия, музыка, обаяние голоса и нет ресторанных интонаций. Главное, чтобы была гармония между всеми этими составляющими и искренность в том, что ты поешь. Вот я бы так охарактеризовал то, чем я занимаюсь. А куда меня зачислит публика? Мне самому это интересно.
— Вы авторскую песню относите к шоу-бизнесу?
— «Шоу-бизнес» — слово какое-то нехорошее. Сразу возникают в мыслях женщины, излишне оголенные и в блестках, а за кулисами бродят сомнительного вида «бизнесмены». Здесь главнее не форма, а наполнение. Можно поставить два шеста и позвать гибких девушек, чтобы показали свои акробатические возможности. А можно пригласить известных поэтов и провести с ними творческий вечер. Шесты, конечно, придется убрать.
Когда шоу-бизнес берется за бардовский проект «Песни нашего века», мне это нравится. Потому что будет грамотно организован промоушен. А вот с Грушинским фестивалем получается нехорошо. Он раскололся на две части. Одну закрутила машина шоу-бизнеса, и там все на продажу понеслось, как сказал бы Юрий Визбор. А другая — это старички, которых просто вышвырнули. Они отошли в сторону и продолжают проводить свой фестиваль авторской песни.
— Когда вы сочиняете песню, можете сразу определить ее судьбу: вот это будет хит, а эта — средненькой пойдет, но терпимо?
— Вот за что я уважаю журналистов, так это за пытливость ума. Мне бы и в голову никогда не пришло задать себе такой вопрос. Мы когда-то вместе с Михаилом Жванецким были в гастрольном турне по шахтам Кузбасса. Одного Жванецкого шахтеры плохо воспринимают, поэтому после его выступлений я брался за гитару. Однажды вечером на посиделках он мне открыл одну вещь, и я с этим согласился. Он сказал: «Вот бывает так: пишешь-пишешь и чувствуешь, что фигня какая-то выходит, — значит, точно будет хит!» И действительно, так часто получается. Как неглубоко копнешь — так широко разнесется.
Видимо, прости мне Господи, общий уровень интеллекта народонаселения невысок. Но с другой стороны — когда он повысится, все эстрадники будут обречены на голодную смерть. Вот взять замечательную певицу Камбурову. Она поет высокую поэзию, положенную на прекрасную музыку, а собирает маленькие залы. А противоположные примеры я вам называть не буду. И то, что на моих концертах аншлаг, говорит о том, что уровень моих текстов низок.
— Ну, Олег, не наговаривайте на себя. Вот, скажем, с хитом «Француженка» вы очень точно ухватили дух эмигрантской среды. И эту песню знает буквально каждый бывший россиянин, какую бы страну он теперь ни называл своей второй родиной. Как у вас проходят концерты за рубежами нашей страны?
— В целом хорошо. Америка нам как-то не глянулась. Выступали на Брайтон-бич в каком-то выдающемся зале. Со стороны местных было много понтов, и такое ощущение, что мы в Одессу съездили. Видимо, организаторы чего-то не учли. С настоящими американцами мы общались совсем мало. И то в основном с артистами. Интересней было в Европе. Мы проехали всю Францию. А в Германии, где выступали в сотне городов, я уже так освоился, что даже сам стал вести концерты, потому что переводчик нагло перевирал мои слова и мне надоело его поправлять.
Кстати, в Кельне у нас вышел альбом с переводами моих песен на немецкий. Особенно запомнились гастроли по Южной Африке. Сначала были сомнения: куда мы попёрлись, доедем ли туда и вернемся ли обратно? Но потом нам дали в нагрузку местного барда, который пел южноафриканский шансон, и дело пошло веселей. А через два года я был потрясен, что нас опять пригласили в ЮАР и выпустили там компакт-диск с записью нашего концерта в Национальном театре Претории.
— Неужели и в Африке есть эмигранты из России?
— Мне сказали, что там живет около 60 тысяч россиян. Но на наших концертах я не видел ни одного белого. Правда, среди музыкантов Национального оркестра, который нам аккомпанировал, была одна скрипачка, у которой прабабушка когда-то говорила по-русски. А еще был случай. Подошел ко мне один местный фольклорист и спрашивает: «Господин Митяев, есть у нас одна южноафриканская народная песня. Говорят, ее любят даже в России. Вот послушайте». И дальше он мне напел прелестную вещицу на языке зулу на мотив «Степь да степь кругом». Я уже не стал его разочаровывать, что это песня про ямщика, который замерзал от мороза в степи, и все это как-то не вяжется с круглогодичным пеклом Африки.
Но самый показательный момент случился на одном концерте, когда я, общаясь с публикой, сказал, что в России бардовская песня — это когда друзья собираются на кухне и друг другу поют. Давайте, мол, и здесь так попробуем, я пел вам, а теперь вы споете мне. Этим я хотел ввести африканцев в замешательство. Однако весь зал в 500 человек тут же встал, застегнулся и спел национальный гимн «Господи, благослови Африку!» Получилось так дружно и красиво, что я просто обалдел. Вот сейчас, Анатолий, спойте мне гимн России. Получится у вас? Нет. Наверное, полезут слова про партию и Сталина.
— Про Сталина я уже не застал. Могу вспомнить что-то из брежневского варианта.
— Вот видите. Сложно. А в ЮАР такие вещи выдают на одном дыхании, только попроси. Вообще международные связи — это очень важно.
— Говорят, вы на гастролях не только поете, но и в спектаклях играете?
— Это был, можно сказать, единичный опыт. В 1992-м с группой актеров Театра имени Моссовета я сыграл Маяковского в антрепризном спектакле «Большой Владимир». Проект был затеян к 100-летию со дня рождения поэта. И была перспектива съездить на фестиваль в Италию. Я подумал и сказал: «Ну, Маяковского, так Маяковского. Давайте играть». И все получилось. Помню, в Италии после спектакля к нам за кулисы пришел Петер Штайн. Все обалдели: сам Штайн! А мы с Костей Тарасовым, который тоже играл в спектакле и написал к нему музыку, не знали тогда вообще ничего ни о театре и ни о каком-то Петере Штайне. Поэтому спокойно к этому отнеслись и с великим немецким режиссером поговорили вполне по-приятельски. Он проникся.
— Вы по-прежнему выступаете на всей территории бывшего Советского Союза или куда-то звать перестали?
— Что-то давно мы не были в Узбекистане. Никогда не ездили по Кавказу. Так получилось. Для российских артистов-гастролеров сейчас главная проблема в том, что в некоторых республиках аудитория, которая понимает русскую речь, тает просто на глазах. Раньше мы собирали громадные залы, теперь народу приходит все меньше и меньше. Но мы пока регулярно выступаем в Прибалтике, в Белоруссии и на Украине, конечно. До сих пор можем легко собрать, например, четырехтысячный зал в Киеве. Но наши гастрольные маршруты проложены в основном по России. Утюжим ее туда-сюда из года в год.
— Не надоедает такая молотиловка?
— Был момент, когда я подумывал, а не бросить ли все и не заняться ли чистым сочинительством. Но решил продолжать. Ведь это здорово, что люди приходят тебя послушать. Сейчас гастрольный механизм отлажен, афиши висят, на местах есть замечательные организаторы, которые умеют работать с нашим жанром. Мне остается только творчество — сочинять песни. Я ведь долго не хотел этим заниматься. Поэтому, наверное, так метался в молодости: закончил монтажный техникум, институт физкультуры, ГИТИС… И даже когда мне наконец присвоили звание народного артиста России, я долго не мог это с собою идентифицировать.
— Ваши песни автобиографичные?
— Некоторые да. Но я стараюсь не рассказывать о прототипах. Не хочу запутывать слушателя лишней информацией: кто на ком женился, кто от кого ушел, первая жена, вторая жена. Пусть лучше каждый слушатель представляет своих девушек, если, конечно, ситуация, описанная в песне, совпадает с реальной.
— Вы умеете в, казалось бы, обыденных вещах найти нетривиальную философию, сделать точное обобщение и выстроить целую историю. Но когда говорят о Митяеве, вспоминают обычно три-четыре хита, по которым вас всегда узнают. Не обидно за другие произведения?
— Сейчас у меня на компьютере закачано 170 митяевских дисков. Все это — пиратские издания, которые мне преподносят слушатели, чтобы я оставил автограф на обложке. Я просто обалдеваю. Ни копейки от этих тиражей не видел. Но кто-то же на этом нажился. Так вот, получив мой автограф, поклонники часто говорят: «Вам можно было бы поставить памятник, даже если бы вы написали только одну». И дальше называют полюбившуюся песню. Каждый — свою. Иногда это вещи, которые я уже сто лет не исполняю. Вот почему у меня нет ощущения, что я автор лишь нескольких хитов.
— Вы закончили институт физкультуры. Занимаетесь ли сейчас каким-либо видом спорта и что для вас здоровый образ жизни?
— Сейчас уже поздно пить боржоми. Меня сильно развратили еще в институте физкультуры. Там нам сразу сказали, что спорт — это очень вредно. Преподаватель по физиологии даже нарисовала схему на доске и подписала «Спорт = смерть». А ниже продолжила: «А физкультура — это жизнь!» И мы твердо усвоили, что выше второго разряда двигаться рекомендуется только космонавтам и передовому отряду олимпийцев. Что же касается здорового образа жизни, есть у меня одна знакомая, которая крепко выпивает и любит покурить. Когда я пытаюсь ее увещевать, она парирует: «А как же Черчилль?! Пил, курил сигары и прожил 90 лет». Этим доводом она сбивает меня с пути праведного.
Беседовал Анатолий Стародубец
Сохраняю...