Гольфстрим
сайт посвящен творчеству народного артиста России
Олега Григорьевича Митяева

Газета «Гудок» от 19.02.16. «Давай с тобой поговорим»

Газета «Гудок»
Выпуск №28 (25933)от 19.02.16

Гудок 19.02.16

ДАВАЙ С ТОБОЙ ПОГОВОРИМ….

Народный артист РФ Олег Митяев – о том, какой он видит железную дорогу, о творчестве, русской деревне и… национальной идее

Известный автор-исполнитель и музыкант Олег Митяев 19 февраля отмечает юбилей. Корреспондент «Московского железнодорожника» побывала у него в гостях. Вышла после разговора с ним – лёгкого, тёплого, весёлого – и вернулась домой с полным ощущением того, что жизнь прекрасна. А на следующий день в редакции одна из наших сотрудниц спросила у меня: «Ну как? Он такой же, как и его песни?» Я ответила: «Да».

– Олег Григорьевич, спасибо, что вы согласились встретиться, я знаю, какой у вас плотный график…

– Пропускаем это. Вы конфеты любите?
– Спасибо, не люблю сладкое.
– А галеты?
– Тоже.
– А газету?
– А газету свою люблю, да.
– Ну, давайте, задавайте ваши вопросы.
– У нас есть традиция – мы просим наших гостей рассказать о своих «взаимоотношениях» со стальной магистралью.
– Я часто езжу поездом, это безопаснее, чем самолётом. Если говорить о «взаимоотношениях» со старыми поездами, то они были не очень тёплыми. И помните, занавеска в купе висела на эбонитовой палочке? Начинаешь задёргивать, она прогибается и выскакивает. Я всё думал – ну, кто придумал эту палочку, будь она неладна. В СВ нам с Леонидом Марголиным не очень нравится ездить. Он с гитарами и иногда с баяном, там для нас мало места. Поэтому мы берём целое купе, и тогда на втором этаже располагаются инструменты, а внизу мы.
– Леонид Марголин – это ваш музыкант?
– Это я – его солист. И ещё – Родион Марченко. У нас два музыканта и один физкультурник – это я. Вы ведь знаете, что я в своё время окончил институт физкультуры, специализация – плавание? Ну вот. Мы втроём ездим. Спать в поезде надо обязательно ногами к окну, головой к двери, чтобы не продуло. А «инфраструктура» купе для этого не приспособлена. А в новых поездах подушка проваливается вниз, и спать неудобно. Но мы уже знаем, как этот проём заделать и чем. А в остальном всё хорошо. И мы, кстати, с большим удовольствием ездим в Петербург на обычном поезде, потому что привыкли уже – вечером лёг, утром встал и ты там. Но на «Сапсане» тоже неплохо.– Давайте перейдём к песням. Я, кстати, обожаю ваши «Француженка» и «Соседка».

– Егор, неси диск, Светлана не слышала моих новых песен. (Олег Митяев обращается к своему помощнику, он приносит диск «Просыпаясь, улыбаться»). Это – «взятка».– Спасибо. В ваших произведениях более 30 раз встречаются слова о стальной магистрали. А непосредственно в дороге что-нибудь написали?

– У меня такое ощущение, что в дороге только и написал. И ещё в гостиницах. Потому что когда находишься дома, стоит поднять глаза кверху, сразу думаешь: а вот там надо бы побелить. А в гостинице тебе всё равно.
В 86-м году, по-моему, у меня были съёмки на киностудии имени Довженко в Киеве и оказались свободные два дня. Раньше уезжали на гастроли надолго. Один день – концерт, а потом сидишь в гостинице и пишешь. И вот я, чтобы скоротать время, занимался литературными упражнениями. Любой предмет, на который ни посмотрю, поэтизировал, представлял, на что он похож. Например: нас кухня пустит на постой, уставших от безверий, согреет клеткою грудной настенной батареи. Целую тетрадь исписал. Именно в дороге или гостинице лучше пишется.
А вообще, мои отношения со стальной магистралью начались с детства. Я родился и вырос в Челябинске. Когда мне исполнилось 12 лет, мы с родителями переехали жить в дом рядом с вокзалом. И вот вся эта история железнодорожная, когда переговариваются там: «На второй путь передал туда-сюда», громко так, погрузки, разгрузки, что-то падает, прошла через всю мою юность. Но это мне абсолютно не мешало, я привык. Это какие-то такие мои родные звуки, как дождь за окном.– А как вы написали песню: «Давай с тобой поговорим»?

– Когда я ещё был актёром челябинской филармонии, жил в общежитии. Сидел, что-то писал, и мне нужно было узнать для текста, сколько мест в плацкартном вагоне. Позвонил на вокзал, спросил у дежурной. Она сначала никак не могла понять, зачем мне это надо, а потом начала долго рассказывать. В конце концов из этого получилась песня.– Некоторые ваши вещи стали своего рода гимном. В Тольятти под песню «Послушай, приятель» отправляют с вокзала поезда, в Нижнем Новгороде под «Волгари» – отходят от пристани пароходы…

– Они не были задуманы как гимны, обычные рядовые. Но получилось, что вошли в транспортную историю. Чтобы написать «Волгари», она, кстати, есть на вашем диске, я перелопатил 170 лет жизни волжского пароходства – про бурлаков, как они на лошадях барки эти тянули…– Лариса Рубальская как-то сказала, что мы, слушатели, слишком романтизируем процесс написания авторами стихов к песням. А всё происходит довольно буднично. Она может, например, готовить ужин, и в процессе у неё складываются рифмы. А как же вдохновение? Некоторые писатели выезжают за город, чтобы муза посетила…

– Если бы можно было этим вот так пользоваться – раз, выехал куда-то и написал. Мы однажды были в Южной Африке. И какой-то фермер нас повёз к себе. Приезжаем, он показал своё хозяйство, разместил нас в доме. Сейчас, говорит, будем делать барбекю. Я зашёл в свою комнату, чувствую, какая-то песня зарождается в голове, что-то типа «Письмо из Африки». Стал писать, думаю – во попёрло. Они говорят: «Давай бросай, у нас уже мясо готово». Я решил, что на следующий день с утра встану и допишу, и пошёл. А утром – ничего даже похожего на вчерашнее.
Но я потом всё-таки закончил её, потому что капля, которая тогда упала – божественная – в эти пять-десять минут, которые я ухватил, она осталась. И из этого, как ты ни крути, всё равно что-то получится. Кстати, такая же история была в Канаде. Все поехали на экскурсию смотреть какие-то дома. А я сказал: «Нет, ребята, летали, знаем, вы уж поезжайте, разберитесь там с домами, а я останусь в отеле». И написал песню: «Я приветствую в тебе бога». Не знаю уж, хорошая или плохая получилась.– Значит, вдохновение всё-таки существует…

– Думаю, да. Но оно приходит как-то само. И не имеет знака – не хорошее и не плохое, не ужасное и не солнечное. Просто сильное впечатление. Это я когда-то понял для себя. Был тёплый хороший летний день, Москва, Ордынка, а получилась песня: «Сестра милосердия», где человек умирает. И наоборот было, когда я начинал писать… А было ли наоборот? Как-то чаще радостное заканчивается грустным… Нет, наоборот, наверное, не было.– А ночью во сне к вам приходят тексты?

– Я хорошо сплю. Очень хорошо, и именно поэтому зачастую не могу записать каких-то строчек. И тоже такая же история – если сразу ночью не зафиксировал то, что пришло во сне, утром даже намёка нет. Поэтому приходится вставать. А так, чтобы за полночь сидеть и сочинять, нет, для этого нужно быть этим… совой. И поэтом.– Вы – жаворонок?

– Нет, я сурок.
– Это что такое?
– Сурок – он всегда спит.– Поэты, музыканты, когда сочиняют новую вещь, зачастую показывают её близким, домашним. Кто обычно бывает вашим первым слушателем?

– Кто попадётся. Иногда это люди с очень хорошим вкусом, высоким профессионализмом и довольно требовательные к качеству. Каким, например, был Эльдар Александрович Рязанов или остаётся Михаил Михайлович Жванецкий. Им спеть какую-то непроверенную песню очень волнительно. Поёшь и думаешь – ну что ты написал, какую-то ерунду.
Вот Эльдар Александрович тоже мне говорил, про эвтаназию у меня что-то там было: «Что ты написал? Какая эвтаназия? Тогда её ещё не было. Что ты накуролесил? Я вообще не понял, о чём эта песня». А песня-то хорошая – «Жестокое танго». Всё там нормально. Но… это дело вкуса и случая иногда. Отрицательный результат – тоже результат. Слава богу, у него были и любимые песни из моего репертуара.– Вы прислушивались к нему?

– Нет…– Вы хотите сказать, что не прислушивались к Эльдару Рязанову – одному из самых талантливых режиссёров и творчески одарённых людей нашей страны?

– Я могу как раз найти какое-то подтверждение. Если, например, знаю, что это хреново, и человек мне говорит об этом. И я соглашаюсь. Иногда бывает – я знаю, что это хорошо, а человек мне говорит – плохо. И я его тогда не слушаю. Мне нравится и пишу. Знаете, порой вроде бы ничего особенного, а получается хорошая вещь. Михаил Жванецкий говорит: «Сидишь – сидишь, пишешь – пишешь, что-то фигня какая-то получается. Значит, хит».– Что вам больше нравится – процесс создания песни или выступление?

– Булат Шалвович Окуджава предупреждал меня, говорил: «Вы только не становитесь артистом, не обольщайтесь комплиментами, аплодисментами, это всё наносное. Надо писать прежде всего». Но Булат Шалвович – это Булат Шалвович. А я же не могу отказаться от того, что душу греет. Он тоже сказал как-то: «Есть хорошие «выступальщики». Вот я – «выступальщик» всё-таки. Не могу отказать себе в удовольствии. Вообще, по большому счёту, я – психотерапевт. Да. Вот у нас такой психотерапевтический сеанс происходит. Собираются люди, мы так поговорим с ними, я спою что-то…– То есть вы знаете, что ваши песни лечат душу?

– Может быть, но самое главное, что это психотерапевтический сеанс для меня, потому что мне становится лучше. Раньше я думал, что, может быть, я отсасываю энергию у зала, и поэтому мне хорошо. Нет, им тоже хорошо. Так что у нас происходит обмен.– Хорошо, когда вас любят столько людей?

– Я просто не знаю другого. Очень большое счастье в том, что я не знаю тех, кто меня не любит.– А у вас не бывает так, что вы на концерте, условно говоря, чувствуете, что это не ваша аудитория?

– Очень давно, когда я начинал, такое случалось. Но я получил большой опыт, закалку, когда работал в челябинской филармонии. У меня было по 14 концертов за два дня, на праздники, например, пятого или шестого ноября. Мы приезжали в какой-нибудь цех, и ты должен спеть, обаять, покорить, рассмешить, поздравить и победно уйти. И я так натренировался. И на этом погорел, когда стал давать авторские концерты. Ко мне приходили люди, чтобы послушать мои песни, а я включал им бодряка – пел про излишний вес Юрия Визбора. И некоторые потом говорили: «Что же ты, Олег, мы пришли к тебе, а ты…». И сейчас мне ничего не остаётся, как оставаться самим собой. То есть я выхожу на сцену – вот уже 25 лет – и мне ничего не надо делать. Выстраивать программу, думать, что сказать между песнями. Что написал, то и поёшь. Записку прислали – ответь честно товарищу. И всё.– А когда вы начали писать стихи?

– Вы знаете, я же стихов-то никогда не писал.– А это всё – не стихи?

– Ну, я пишу песни. У меня такое ощущение, что я вообще так и не начал ещё писать. Если бы я окончил консерваторию и литературный институт и стал бы работать автором-исполнителем, то, собственно говоря, всё было бы, как положено: вот я начал и вот продолжаю. А я не собирался вообще ничего писать. Если я сейчас разберусь в «ямбах» и «хореях», если ещё почитаю… Окуджава как-то хорошо сказал. Я говорю: «Что-то не пишется, Булат Шалвович. То вроде писалось, а сейчас – нет». Он отвечает: «Так бывает, пока читайте». Очень хороший рецепт.– Что для вас важно в песнях?

– Интонация. Это образно говоря, когда кувшин трогаешь, он не только круглый, но ещё в нём тёплое молоко. Вот такое как бы ощущение. Для меня очень важна человеческая интонация.– Некоторые поэты писали ещё и прозу. Вы не пишите?

– Что-то потянуло. Есть у меня несколько рассказов, я даже их прочитал моей соседке – прозаику и сценаристу Виктории Токаревой. И спросил у неё: «Может, мне начать писать?» Она так посмотрела на меня сверху вниз и говорит: «Тебе сколько лет? Ты если бы писал, то начал бы уже лет 15 назад. А сейчас уже и не надо».– Как у человека пишущего, у вас должна быть особая любовь к слову. Какой автор-прозаик, на ваш вкус, пишет особенно вкусно?

– Не ожидал от вас такого вопроса.– Почему?

– Потому что это литература, выделить кого-то одного очень сложно. Вот сейчас я слушаю «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева. Потрясающий язык. Мы же в школе проходили. Но в детстве, что я понимал, я вообще тогда не любил читать. Думал – ну, когда-нибудь надо прочитать. И вот полжизни прожил и даже не представлял, что это так густо, насыщенно. Или, например, Хорхе Луис Борхес – читаю, как землю копаю. Или Гарсиа Маркес. Андрея Платонова могу с любого места открыть, язык потрясающий. Он описывает чувства словами, которые не предназначены для этого, и добивается большого эффекта. Я уже не говорю о Василии Макаровиче Шукшине. Его литература очень сильно во мне сидит. Я и читаю, и смотрю как зритель, и играю внутри себя как актёр.– Василий Шукшин писал о русской деревне. Откуда в вас эта тяга к деревенской жизни?

– Мой дед, мордвин по национальности, – Жаринов – жил в деревне, играл на гармошке, пел ещё на мордовском. Видимо, поэтому мне вот эта – шукшинская и саврасовская – неприглядная Россия настолько близка. Она меня пробивает. Я – в «жариновскую» породу. Хотя, вот посмотрю на себя в зеркало, думаю: ты вообще к русской деревне никакого отношения не имеешь. А вот тянет.
Я, мне кажется, именно поэтому в детстве прочитал книгу Василия Белова «Лад» о быте русской деревни. Не специально её искал, она случайно как-то попала ко мне в руки. Но, видимо, неслучайно. И Николая Рубцова, у него там – любовь, мороз, лошади, собаки лают… Мужик такой, пишет о Руси. В общем чтение – это увлечение и удовольствие до конца дней, и литература, и история. Иногда хочется всё бросить и сидеть – читать. А писать кто будет?– Как получилось, что вы приняли участие в восстановлении храма Николая-угодника в Костромской области, в деревне Сунгурово?

– Само как-то, не я финансировал. Был в Костроме с концертами, да в баню-то меня повели в том селе, на берегу Волги. Смотрю – храм разрушенный стоит, красавец, огромный такой. А потом на концерте выступал и встретил Николая. И говорю: «А ты же Николай, а тут смотри – храм-то какой, может, как-то поучаствуешь?» И вот он поучаствовал. И сейчас храм беленький, красивый стоит. По Волге, мне рассказывали, идёт экскурсия на теплоходе: «А тут у села Сунгурово разрушенная церковь. Ой, а уже и не разрушенная».– Вы бываете там?

– Конечно.– Вы не устаёте повторять, что национальной идеей нашей страны должны быть воспитание и образование. Хоть вы и считаете, что делать добро нужно молча, но всё-таки расскажите, пожалуйста, о вашем фонде, где занимаются внешкольным образованием. И помогает ли вам в этом государство?

– Это вообще – мировая национальная идея. Вы знаете, я устал даже стучаться во все двери (вздыхает). Устал об этом говорить. Это такая простая формула – лучшие люди общества должны заниматься воспитанием подрастающего поколения. Иначе мы никуда не продвинемся. Это частный лицей в Челябинске под эгидой «Благотворительного фонда поддержки культурных инициатив». Учреждение, где учатся дети, попавшие в сложную жизненную ситуацию. У них у каждого в семье какая-нибудь проблема. И мы даём им дополнительное образование. Это и хороший английский, и астрономия, и кинематограф… Но прежде всего педагоги лицея занимаются воспитанием детей. Ведь ими бы вообще никто не занимался, если бы не этот лицей. Государство этому практически не помогает. И я сам его тоже не финансирую, только ищу средства.– Находятся люди, которые хотят помочь вам в этом?

– Да, слава тебе Господи. Уже года три-четыре я этим занимаюсь. Помогают.– Вы – кандидат в мастера спорта по плаванию. А в институт физкультуры поступили, потому что хотели стать тренером, или, что называется, поплыли по течению?

– Я, честно говоря, никогда серьёзно плаванием не занимался. Просто вырос на озере. Я хотел стать кинологом, люблю собак. В детстве собирал всех дворняжек во дворе, приручал. Тоже с каждой разговаривал. Кормил борщом, спасал, будки им всякие делал. Питомник устраивал. Всех приручил.
Но вот как-то так ничего не пригодилось – ни институт физкультуры, ни собаководство.– А вы сами умеете готовить?

– Да, утром встаю, готовлю овсяную кашу.– Супруге?

– Супруге или дочери… Себе прежде всего. Я раньше ждал-ждал, что они встанут и сварят мне кашу.– А они не встают, да?

– Да. Думаю, чего ждать, себе дороже. И научился. Я умею даже делать пельмени. Меня в детстве научили. Сейчас учусь делать мордовские. Они сильно отличаются – не кругленькие, а такие – квадратненькие, гораздо жирнее и из другого фарша. Мы с мамой лепили.
Это вообще такая красивая история – приезжали родственники в пятницу вечером, поспали, утром проснулись и стали лепить пельмени. Один раскатывает, другой мясо закладывает, третий лепит, складывает и относит на мороз. Это же не просто приготовление пищи, это – разговор неспешный. Торопиться некуда, до вечера далеко. Ритуал. И у меня это просто в руках осталось.– Я знаю о вашем хобби – метании ножей. Как оно появилось у вас? Мне кажется, для человека с такой тонкой душевной организацией это довольно необычное увлечение.

– Я в детстве посмотрел фильм о ковбоях, американский – «Великолепная семёрка», они там метали ножи. Ну, и я стал, чтобы быть на них похожим.
Метал в дверь, в окно, в брата. Чуть не попал в него. Он входит в комнату, вдруг нож об косяк – бах. Потом я несколько раз с ним спорил, что смогу попасть в перекрестье окна. Я все ножи дома заточил и разбил благополучно три окна. Вставлял, шпаклевал дверь, стены, меня мать порола. Но я всё равно метал эти проклятые ножи.
Но наступил момент, когда мне это наконец-то пригодилось – в армии. Служил я в суровых условиях морского флота в Москве в Большом Козловском переулке. Мы охраняли адмирала флота Советского Союза Горшкова. А вечерами метали ножи. Каждый, кто выигрывал, получал дополнительную порцию масла и яиц. И таким образом утром к нашему столу приносили эти яства. И сейчас у меня во дворе стоит стенд и ножей штук 40.– Вы серьёзным бываете вообще?

– А что мы сейчас с вами дурака валяем, что ли?..

Беседовала Светлана Новаковская
Фото автора
Источник: http://www.gudok.ru/newspaper/?ID=1328228&archive=2016.02.19
Метки:
Опубликовал: IRINAnikol(19.02.2016)
Просмотров: 466
Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.

Поиск по сайту
Администрация сайта
Любовь
Администратор
IRINAnikol
Модератор
Все пользователи: 28169
Кто сейчас онлайн
Пользователи: гостей: 26, 2 робота
Яндекс.Метрика